По сути, весь роман — это сборник цитат на все случаи жизни. Однако, зачастую смысл событий и диалогов героев романа не явный, а всегда с подтекстом, который не предполагает однозначного толкования. По этой причине большинство цитат из романа, будучи вырванными из повествования, становятся либо бесконечно банальными, либо непонятными для того, кто романа не читал.
Цитаты и афоризмы, которое уже стали крылатыми фразами и цитаты, которые понятны только тем, кто роман читал.
По сути, весь роман — это сборник цитат на все случаи жизни. Однако, зачастую смысл событий и диалогов героев романа не явный, а всегда с подтекстом, который не предполагает однозначного толкования.
«МАСТЕР И МАРГАРИТА». ИЗБРАННЫЕ ЦИТАТЫ
Никогда не разговаривайте с неизвестными.
Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык.
– Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? – он сделал испуганные глаза и прибавил: – Клянусь, я никому не скажу.
И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи.
– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно перебил неизвестный, – никому и никогда на голову не свалится.
Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.
– А-а! Вы историк? – с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.
– Я – историк, – подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: – Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!
– Имейте в виду, что Иисус существовал.
В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.
– Добрый человек! Поверь мне…
Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.
– И в этом ты ошибаешься, – светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, – согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?
– А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?
– Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете.
– Правду говорить легко и приятно, – заметил арестант.
– Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
– Бог один, – ответил Иешуа, – в него я верю.
– Так помолись ему! Покрепче помолись!
Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какая-то короткая другая мысль: «Бессмертие… пришло бессмертие…»
– Нет, – сказал Пилат, – это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа, – и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил: – Побереги себя, первосвященник.
– Как? А… где же вы будете жить?
– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.
– Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!
– Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?
Прямо, и выйдете куда надо. С вас бы за указание на четверть литра… поправиться… бывшему регенту!
– Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь!
– К Грибоедову! Вне всяких сомнений, он там.
Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но все же надо войти и в положение посетителя.
– Хлопец, наверно, на Клязьме застрял, – густым голосом отозвалась Настасья Лукинишна Непременова, московская купеческая сирота, ставшая писательницей и сочиняющая батальные морские рассказы под псевдонимом «Штурман Жорж».
И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: «Аллилуйя!!»
И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения.
О боги, боги мои, яду мне, яду!
Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодными останемся? Да ведь мы-то живы!
Тут все увидели, что это – никакое не привидение, а Иван Николаевич Бездомный – известнейший поэт.
– Дура! – прокричал он, ища глазами крикнувшую. – Причем здесь Вульф?
– Нет, уж кого-кого, а тебя я не помилую, – с тихой ненавистью сказал Иван Николаевич.
Судорога исказила его лицо, он быстро переложил свечу из правой руки в левую, широко размахнулся и ударил участливое лицо по уху.
– Дамы здесь ни при чем, дамам это все равно.
Нам таких швейцаров в ресторане и даром не надо. Ты в церковь сторожем поступи.
– А вот на беговой! Я возил в психическую!
– А почему в кальсонах? С постели взяли?
– Типичный кулачок по своей психологии, – заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, – и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария.
– Так вот вы какие стеклышки у себя завели!
Шизофрения, надо полагать. А тут еще алкоголизм…
Никогда слава не придет к тому, кто сочиняет дурные стихи.
Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою…»? Не понимаю!.. Повезло, повезло! – вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, – стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»
– Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне…
Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть. Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал, что вернуть ее нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к небу, чтобы понять, что ночь пропала безвозвратно.
Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца – Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится.
Надо сказать, что квартира эта – N 50 – давно уже пользовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией.
Но не вернулся он не только через десять минут, а вообще никогда не вернулся. Удивительнее всего то, что, очевидно, с ним вместе исчез и милиционер.
Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь.
Горе и ужас мадам Беломут не поддаются описанию. Но, увы, и то и другое было непродолжительно.
– Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!
Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу, – лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской.
Да, вчерашний день лепился из кусочков, но все-таки тревога не покидала директора Варьете.
Ах, Берлиоз, Берлиоз! – вскипало в голове у Степы. – Ведь это в голову не лезет!
– Умоляю, скажите, какой это город?
– Однако! – сказал бездушный курильщик.
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами.
– Эх, Никанор Иванович! – задушевно воскликнул неизвестный. – Что такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор Иванович, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает!
А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит.
– Доллары в вентиляции, – задумчиво сказал первый и спросил Никанора Ивановича мягко и вежливо: – Ваш пакетик?
– Нет! – ответил Никанор Иванович страшным голосом, – подбросили враги!
– Это бывает, – согласился тот, первый, и опять-таки мягко добавил: – Ну что же, надо остальные сдавать.
– Товарищи! – неистово закричал председатель, – держите их! У нас в доме нечистая сила!
– Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет!
Journal information